— и вы тоже, сэр, — ответить своей совести и Богу, сделали ли и делаете ли вы все, что в ваших силах, для того чтобы уменьшить зло, неотъемлемое от занятия, которое приносит вам ваш капитал. Слава богу, это не моя забота. Джон Бартон попробовал решить этот вопрос, и его ответом было: нет! И тогда его сердцем овладели озлобление, гнев и безумие; в своем безумии он совершил тяжкий грех, причинил огромную печаль и раскаялся в содеянном, плача кровавыми слезами. В том мире он кротко и покорно примет свою кару, это я знаю. Я никогда не видел, чтобы человек так горько раскаивался, как он в ту ночь.

Несколько минут царило молчание. Мистер Карсон закрыл лицо руками и, казалось, совершенно забыл об их присутствии, но они боялись встать и уйти, чтобы не потревожить его.

Наконец он сказал, избегая смотреть им в глаза, выражавшие теплое участие:

— Благодарю вас обоих за то, что вы пришли, и за то, что так откровенно говорили со мной. Боюсь, Лег, ни вы, ни я не убедили друг друга, способны или нет хозяева устранить зло, на которое жалуются рабочие.

— Не хочу спорить с вами, сэр, особенно сейчас; но я говорил не о том, способны хозяева сделать это или нет. Нас сильнее всего ранит то, что они не хотят даже и попытаться облегчить беды, которые временами, словно мор, обрушиваются на фабричные города, а сами они, как мы видим, могут остановить работу и не страдают от этого. Если бы мы видели, что ради нас хозяева пытаются найти какой-то выход из положения, пусть даже они медлили бы с этим, пусть в конце концов ничего бы не сделали и просто сказали бы: «Бедняги, мы всем сердцем сочувствуем вам, мы сделали все, что в наших силах, но не можем помочь вам», — тогда бы мы переносили тяжелые времена, как подобает мужчинам. Заранее и не угадаешь, на какую выдержку и самообладание оказались бы способны рабочие, если бы они знали, что им сочувствуют, что им помогут при малейшей к тому возможности. Если наши братья не могут помочь нам ничем, но мы слышим от них слова ободрения и искреннего участия, то мы убеждаемся, что испытания ниспосылает нам Бог, а мы знаем Его милосердие и без колебаний предаем себя в Его руки. Вы сказали, что наш разговор бесполезен. А я с вами не согласен. Я знаю теперь вашу точку зрения. Я запомню ее, и, когда мне нужно будет оценить ваши поступки, я теперь буду думать не о том, поступаете ли вы правильно с моей точки зрения, а о том, поступаете ли вы правильно с вашей. Вот почему наш разговор мне кое-что дал. Я уже старик и, может быть, никогда вас больше не увижу, но теперь я буду молиться за вас и думать о вас и ниспосланных вам испытаниях — вашем огромном богатстве и жестокой смерти вашего сына — и буду просить Бога облегчить их вам ныне и вовеки. Аминь! Прощайте.

Джем, откровенно рассказав обо всем, что знал, хранил с тех пор исполненное достоинства молчание. Теперь они с Джебом встали и поклонились мистеру Карсону, глядя на него с глубоким сочувствием и интересом, которые не мог не вызвать человек, переживший такой тяжкий удар и сумевший простить того, кто нанес этот удар. Было видно, как мужественно борется он со своим горем и каких трудов ему это стоит.

Он тоже низко поклонился им в ответ. Затем он быстро подошел к ним и пожал им руки; так, не произнеся больше ни слова, они расстались.

Великое горе пробуждает в людях силу и ясность мысли, которые в былые времена порождали пророков. Для тех, кто обладает большой способностью любить и страдать, а также душевной стойкостью, приходит время, когда они поднимаются выше своего личного горя и начинают думать об истинных причинах несчастья, искать средства (если они есть), которые могли бы спасти от подобного несчастья если не их самих, то других людей.

Отсюда те прекрасные благородные усилия, о которых мы время от времени слышим, — усилия тех, кто сам был распят на кресте агонии и кто не хочет допустить, чтобы такие же муки постигли других. Это одна из величайших целей, заключенных в страдании, — преодолев ниспосланное Богом горе, человек извлекает из него благословение, но не для себя, а для целых поколений.

Суровая натура мистера Карсона не сразу обрела подобное утешение, и та же суровость помешала ему снискать своими поступками уважение общества, ибо характер человека изменяется легче, чем уже сложившиеся привычки и манеры. Поэтому те, кто только мельком видел мистера Карсона или знал его поверхностно, до самой его смерти считали его бездушным и холодным человеком. Но те, кто пользовался его доверием, знали, что самым горячим его желанием было избавить других от страданий, подобных тем, которые перенес он сам; он хотел, чтобы хозяева и рабочие поняли друг друга, чтобы между ними воцарились доверие и любовь; чтобы все поняли простую истину: интересы одного являются интересами всех и поэтому требуют совместного рассмотрения и защиты. А для этого надо дать рабочим образование, дабы они могли самостоятельно судить обо всем, перестав быть невежественными придатками к машинам, надо связать рабочих с хозяевами узами уважения и дружбы, а не только денежными расчетами, — короче говоря, надо подчинить отношения между обеими сторонами Христовым заповедям.

Многие улучшения в системе найма, появившиеся в Манчестере, своим происхождением обязаны кратким, убедительным доводам мистера Карсона. Многие другие, пока еще только намеченные, также исходят от этого сурового, задумчивого человека, которого страдания многому научили.

Глава XXXVIII

Заключение

Время, строгим к нам не будь!

Не парим мы в небесах,

Наше счастье, наш уют —

В маленьких вещах;

Тихо, скромно плыть бы нам

По житейским по волнам.

Время, строгим к нам не будь!

Барри Корнуолл

Через несколько дней после похорон Джона Бартона все переговоры относительно назначения Джема в Торонто были закончены, и был назначен день отплытия. Хотя отправляться нужно было почти немедленно, оставалось сделать еще многое: закончить сборы, а главное — устранить крупное препятствие, которого опасались и Джем, и Мэри. Этим препятствием было предполагаемое сопротивление миссис Уилсон, которая еще ничего не знала об их планах.

Им очень хотелось, чтобы их дом всегда был и ее домом, но они боялись,